В действительности все было иначе. Несмотря на то что командиры с большим трудом смогли привести смертельно уставших бойцов и младших командиров в порядок, на первом этапе прорыва из окружения, вплоть до 17 апреля, остатки частей и подразделений западной группировки войск 33-й армии сражались с врагом как единый армейский организм, подчиняясь приказам командарма. И только уже после четырехдневных непрерывных боев с противником, в ходе которых окруженная группировка понесла большие потери, она стала действовать небольшими разобщенными отрядами и группами. Но даже в этих непростых условиях группа, которую лично возглавлял генерал-лейтенант М.Г. Ефремов, до самого последнего момента была наиболее крупной среди всех по численности и действовала не по инерции, а в соответствии с определенным планом и волей командующего армией.
Для того чтобы отвлечь противника от западной группировки войск 33-й армии под командованием генерала М.Г. Ефремова, а также в целях выполнения боевой задачи, поставленной директивой командующего Западным фронтом, соединения 43-й и 49-й армии с раннего утра 14 апреля перешли в наступление. Вновь самые ожесточенные бои шли в районе рощи «Сапог» и у д. Большое Устье. Подразделения 488-го пп 268-й пд, понеся большие потери, были вынуждены отойти к опушке леса южнее д. Городец.
98-я пд противника, усилив наиболее опасные места в своей обороне подразделениями, снятыми с других участков, в том числе и соседних дивизий, смогла удержать занимаемый рубеж. В суточном оперативном донесении группы армий «Центр» за 14 апреля 1942 года положение дел в полосе боевых действий 98-й пд описывалось следующим образом:
«…98 ПД на участке Русиново – северная часть Павлово отразила 6 атак противника (иногда в ближнем бою), нанеся ему большие потери. Наши потери составили 138 человек. Боеспособность частей значительно снизилась из-за больших потерь, усталости личного состава…» .
Прорваться через дорогу Беляево – Буслава удалось далеко не всем частям окруженной группировки. Тяжелая участь постигла обоз с ранеными и тяжелобольными, который перед выходом вместе с медицинским и обслуживающим персоналом насчитывал 2657 человек.
Дошедшие впоследствии до нас рассказы отдельных бойцов и командиров, как правило, пересказанные с чьих-то слов, а также картины известного советского художника И.В. Царевича, на которых изображен бой медперсонала и охраны обоза с немецкими танками и пехотой, мягко говоря, не соответствуют действительности. Все это героический эпос, не подтвержденный фактами, а точнее сказать, опровергнутый документами и воспоминаниями оставшихся в живых ветеранов, которые в тот момент находились в этом обозе.
Существовавшая многие годы версия о том, что обоз с ранеными был раздавлен танками противника и добит немецкими захватчиками, также далека от истины. Противник не применял здесь танков, в этом не было никакой необходимости, тем более что их в распоряжении врага было не так уж и много, чтобы бороться с тяжелоранеными бойцами и командирами ефремовских частей, подавляющее число из которых и так не могли передвигаться без посторонней помощи.
Пусть простят меня не только ветераны войны, но и читатель, однако автор не находит правильным стремление манипулировать фактами и рассказывать о том, чего на самом деле не было. Говорить о жестокости врага надо, а вот выдумывать – не стоит. Память о событиях Великой Отечественной войны священна, и марать ее всякого рода фальсификацией - дело абсолютно неблагородное.
А теперь давайте послушаем рассказ простого русского солдата, парторга артиллерийского дивизиона 895-го ап 329-й сд старшего сержанта А.А. Филимонова, который находился тогда в обозе среди тяжелораненых и наперекор злой судьбе остался жив.
«Подошел день 13 апреля, когда вся наша группа войск должна была идти на выход из окружения. Нас, лежачих, поместили на повозки, и мы двинулись вперед к деревне Жолобово, она осталась справа от нас. Впереди стрельба, но что там делается - не знаем. Встал обоз. Кто-то из командиров распорядился выдать нам по сто граммов вина и по куску только что зарезанных коров. Держали этих коров из-за молока для тяжелораненых.
На рассвете вдали послышалось лязганье гусениц и рев моторов. Танки. Потом на наш участок обрушился артиллерийский и минометный огонь. Дикое ржание лошадей, разрывы снарядов и мин, треск ломающихся ветвей сосен, стоны раненых и умирающих огласили лес. Часа два, а может и меньше – кто его засекал время-то, творился этот ад. Затем все стихло, и в жуткой тишине раздался усиленный громкоговорителем голос:
«Кто остался жив, выходите на поляну, сопротивление бессмысленно. Сдавайтесь!»
Тяжко стало на душе. Никогда так близко плен, а с ним и сама смерть не подходили к моему разуму, как сейчас. До этого всякое было, но в горячке боя смерть не казалась такой уж страшной; в бою все по-другому, а тут, сознавая собственное бессилие, вопрос о жизни и смерти навязчиво лез в голову. Опомнился я и начал соображать, что с минуты на минуту в лесу появятся немцы, а у меня в кармане партбилет – слишком хороший подарок для фашистов.
В санях лежала моя полевая сумка. В нее я пихнул партбилет и, с трудом перегнувшись через край саней, сунул сумку в снег, в кусты.
Вовремя успел я это сделать. Между деревьями замаячили фигуры немецких автоматчиков в белых маскхалатах. Шли они уверенно, по-хозяйски, зная, что от нас сопротивления ждать нечего. Приблизились немцы и к моим саням. Я в них один. Ездовой еще в самом начале обстрела мотнулся куда-то в сторону и пропал.
Подходит ко мне офицер гитлеровский и с удивлением смотрит на мои мощи: худые, заросшие щетиной, с грязными бинтами. И я лежу, смотрю на него, а у самого сердце, как кувалда, стучит, наверное, и немцу слышно.
Мне тот момент вечностью показался. Офицер снял руки с автомата, залез под маскхалат и достает пачку сигарет. Протягивает мне сигарету, другую себе в рот тычет. Чиркнул спичкой, мне огоньку поднес, сам задымил. Жадно я сделал первую затяжку, аж в голове кругом пошло, потом другую, третью. Хоть перед смертью, на прощанье, покоптить свои легкие.
Немец постоял еще немного, крикнул что-то своим солдатам, и пошли они дальше, в глубь леса…
Где-то к вечеру, наверное, немецкие тыловики собрали нас, живых еще бойцов, и повезли в Жолобово, потом в Вязьму. Помню только, что по краям дороги лежали серые бугорки – тела наших бойцов-ефремовцев. Ох, и много было бугорков-то этих.
Вот и остался до сих пор беспартийным. А думается, виноват ли я в чем-нибудь? Наверное, нет. А впрочем, помирать скоро пора. Теперь уже все равно. Вот рядом со мной, в том лесу, была раненая медсестра. Она, когда начался артобстрел, поползла, думала добраться до своих, но тоже попала в плен, вся обмороженная.
Немцы ей часть пальцев отрезали. Выжила она, и сейчас живет, а вот ветераном войны не считается. Не сохранились документы нашего медсанбата, а показания нас, ветеранов, в счет не идут, не смогли мы ей ничем помочь, а жаль...»
Продолжение следует.
Владимир Мельников
Комментарии (1)
Добавить комментарий